Мужской разговор

Ровно 30 лет назад прославленный спортсмен, которого на Западе называли Русским медведем, автор 80 мировых рекордов, один из которых — 645 кг в троеборье — окрестили вечным, оставил большой спорт.

«Хочу быть первым!» — написал Василий Алексеев после чемпионата СССР 1968 года на обратной стороне фотографии, где он, бронзовый призер, был увековечен с Леонидом Жаботинским и Станиславом Батищевым (I и II места соответственно). Ничего, кроме снисходительной ухмылки, эта нахальная заявочка вызвать тогда не могла, поскольку поднимал 26-летний штангист на полцентнера меньше чемпиона и в его звездное атлетическое будущее не верил никто, тем не менее всего через два года Василий превратил свое амбициозное «хочу» в громогласное «могу» — не только взобрался на высшую ступень пьедестала, но и впоследствии стал самым сильным человеком планеты, двукратным олимпийским чемпионом, восьмикратным абсолютным чемпионом мира и Европы, а также установил 80 мировых рекордов, один из которых — 645 килограммов в троеборье! — окрестили вечным.

Это было похоже на чудо, которому советское материалистическое сознание в праве на существование отказывало, однако профессиональные секреты Алексеев раскрывать не спешил. Знатоки и специалисты по сей день спорят, чему своими феноменальными результатами супертяж обязан: уникальным физическим данным, особым методикам или же... допингу, эра которого наступила в 1969-м, но лично я считаю, что этим «допингом» для Василия Ивановича стал веселый нрав и отменное чувство юмора, которому мог бы позавидовать его фольклорный тезка Чапаев. Даже в перерывах между подходами на соревнованиях прославленный спортсмен позволял себе хохмить и балагурить, в частности, с удовольствием мог послушать, как штангист Евгений Пеньковский в лицах изображает «встречу Алексеева со Сталиным», умело пародируя их голоса.

«Однообразие душит, лишает полета», — сетовал чемпион. Сохраняя невозмутимость, Василий Иванович рассказывал журналистам байки о своих особых тренировочных приемах: упор, дескать, делает на поднятии штанги в реке (даже снимочек неверующим предъявил) и в день полстакана соли съедает, а еще, поглаживая безразмерную талию, формулировал личное кредо так: «Чем больше котел, тем больше пару».

Не изменял он себе, даже пересекая границу, чем весьма отличался от прочих «гомо советикус, облико морале» с их настороженными взглядами и ощущением себя в стане врага. Алексеев, к примеру, запросто мог подсунуть строгому американскому таможеннику свой саквояж, из которого выскакивал с противным писком резиновый чертик, а как-то, давая интервью для солидного израильского журнала, попросил — для разрядки напряженности! — передать привет тете. «И кто ваша тетя?» — заинтересовались журналисты. «Неужели не знаете? — картинно изумился Василий Иванович. — Голда Меир», после чего журнал вышел с сенсационным заголовком «Советский чемпион — племянник премьер-министра Израиля», а сам виновник переполоха, пряча довольную улыбку, срифмовал: «Самый сильный из евреев — я, Василий Алексеев».

Как ни странно, нежелание становиться в общую шеренгу и стричься под одну гребенку сходило ему с рук: характер, мол, неуживчивый, конфликтный, но самородок, и, даже когда он, разобиженный на рязанские власти (те пообещали построить «под него» спорткомплекс, а потом благополучно «забыли», да и за пропитанием ему приходилось ездить в московские магазины), сжег на Вечном огне ленту почетного гражданина Рязани, ему ничего не было. Зато прославленному тяжелоатлету все сразу припомнили в 38 лет, когда на Московской Олимпиаде он «поймал баранку», то есть не осилил начальный вес.

Алексеев и сегодня регулярно потрясает общественность эпатажными заявлениями типа: «Штанга лучше «виагры». Не верите? Спросите у Олимпиады Ивановны! (Его жены. — Д. Г.)» или «Лучше построить один Дворец спорта, чем тысячу квартир», а когда у него допытываются, почему передумал защищать уже написанную кандидатскую диссертацию, где раскрывал все карты, отшучивается. Впрочем, однажды под настроение легендарный супертяж разоткровенничался: «Что скрывать — спортсмену, как и артисту, необходимо признание, а хороший артист публикой владеет сполна. Спортсмен сперва заставляет ее удивляться, затем волноваться и любить его в конце концов за мастерство, силу и отвагу. Хочется удивлять мир чем-то непонятным, и тогда тебя точно признают: ради этого стоило работать в поте лица, тем более что в наше время удивлять стало труднее».

Похоже, этот, как его называли на Западе, «русский медведь» опередил свое время не только в спортивных результатах, но и в понимании природы большого спорта, который сродни шоу-бизнесу и также в грамотном пиаре нуждается. Может, поэтому Алексеева, хотя он уже 30 лет как покинул помост, да и живет в заштатном городке Шахты Ростовской области, вдали от телевизионных камер, любители спорта не забывают.

«А Я ТАК ДОЛГО ШЕЛ ДО ПЬЕДЕСТАЛА, ЧТО ВМЯТИНЫ В ПОМОСТЕ ПРОТОПТАЛ...»

— Сперва, Василий Иванович, должен признаться, что самое яркое воспоминание моего детства связано именно с вами: так получилось, что несколько лет подряд мы с родителями ездили отдыхать в Феодосию, где как раз готовилась к соревнованиям сборная Советского Союза по тяжелой атлетике во главе с даже не богатырем, а супербогатырем Василием Алексеевым, и, наблюдая за вами, я твердо решил, когда вырасту, стать чемпионом мира по штанге — поднимать эту махину над головой так же легко и непринужденно, как вы. Ну а теперь с удовольствием напомню нашим читателям титулы своего выдающегося собеседника. Итак, Василий Алексеев: сильнейший человек планеты, названный величайшим спортсменом ХХ века, двукратный олимпийский чемпион, восьмикратный чемпион мира и Европы, семикратный чемпион СССР... Сами-то, кстати, помните, сколько мировых рекордов установили?

— В свое время мне регулярно об этом напоминали — 80.

— Страшное дело, а это правда, что какой-то из ваших рекордов до сих пор — спустя десятилетия! — остается непревзойденным?

— В сумме троеборья, я думаю, рекорд рекордов уже сложно будет побить — не те условия, и нет спортсменов, которые родились во время войны и пережили все эти, свалившиеся на наши головы, напасти.

— Это разве имело такое значение?

— А как же! — трудности выковывают характер. Сейчас тяжелоатлеты в залы приходят, а я зимой тренировался в подвалах, летом — на улице, и все это закаляло, придавало целеустремленности. Посмотришь, нынче ребята как на подбор: талантливые, здоровые, кормят их до отвала, но рекордов-то нет... Казалось бы, ну что им мешает, а они... просто не тренируются. Лодырь на лодыре — меня это поражает и обижает.

— Когда-то Владимир Высоцкий посвятил вам «Песню штангиста» с такими словами:

Такую неподъемную громаду
врагу не пожелаю своему.
Я подхожу к тяжелому снаряду
с тяжелым чувством —
вдруг не подниму.
Мы оба с ним как будто из металла,
но только он действительно металл.
А я так долго шел до пьедестала,
что вмятины в помосте протоптал...

— Единственно, с чем я не согласен, так это с припевом.

— Не отмечен грацией мустанга,
скован я, в движениях не скор.
Штанга, перегруженная штанга -
вечный мой соперник и партнер...

— Вот этими словами и недоволен. Как это «скован», как это «в движениях не скор»? — да я в волейбол играл по мастерам и в теннис настольный по 40 партий подряд: все до сих пор это помнят.

— Владимир Семенович, как я понимаю, когда эту песню писал, текст ее с вами не согласовал, но вы знали, что это вам он ее посвятил?

— Уже потом узнал, позже. Высоцкий, кстати, здесь, в Шахтах, был, — три дня на Дону прожил на даче. Я в это время, по-моему, в Америке выступал — как раз с чемпионата мира летел, и его, к сожалению, не застал.

— Впоследствии вы с ним встречались?

— Увы. В 80-м на сборах при подготовке к Олимпиаде я через ЦК комсомола попросил найти его и пригласить. Другие артисты Театра на Таганке не раз приезжали: Золотухин, Фарада, Филатов — по памяти сейчас называю, а он нет: говорили, что где-то на гастролях, занят, не может. Ну а потом известие такое пришло — скончался. Нас, конечно, это сильно травмировало.

— Я, когда зашел к вам в гостиную, сразу же обратил внимание на астрономическое количество спортивных медалей и кубков. Правда, правительственные награды на этом иконостасе отсутствуют, а ведь вы были одним из немногих в Советском Союзе спортсменов, отмеченных высшим орденом — Ленина...

— Правительственных орденов у меня пять и какое-то количество медалей, но я их не надеваю.

— Прикидывали хотя бы, сколько килограммов все ваши награды весят?

— Вы знаете, их, как правило, не взвешивают, хотя все разом поднять тяжело.

— Даже вам?

— Не мне, а жене — всем этим хозяйством заведует Олимпиада Ивановна.

«В ЛЕСПРОМХОЗЕ Я РЕГУЛЯРНО РАСКУРОЧИВАЛ ВАГОНЕТКИ, ЧЕМ НАНЕС ГОСУДАРСТВУ НЕМАЛЫЙ УРОН»

— Вы, если верить вашим биографам, были четвертым ребенком в семье...

— Нет, не четвертым: два старших брата, 27-го и 33-го года рождения, от голода умерли (мы тоже ведь от голодомора пострадали, как и Украина). Выжили два брата, сестра да я — по счету шестой.

— Где тогда ваша семья жила?

— В Рязанской области.

— Там тоже голод свирепствовал?

— А он был везде, и, кстати, еще один брат, седьмой, умер после войны.

— Воспитывали вас в строгости или баловали?

— Ни жесткости, ни ласки родительской как таковых я не видел — нормальная была семья. Со двора в дом нас не загоняли и о школьных успехах не расспрашивали, потому что в послевоенное время так жили все — ничем особенным мы не выделялись.

— Бедность была страшная?

— Нет — я ведь при спиртзаводе родился. Отец там был кочегаром, так его даже отозвали с фронта, потому что без патронов еще можно идти в атаку, а без спирта никак. Работал он всю войну по две-три смены и на заводе пропадал сутками.

— Это правда, что, когда подросли, вы помогали отцу заготавливать и сплавлять бревна?

— Да, все каникулы: и зимние, и летние — проводил вместе с ним.

— Богатырем вы уже в детстве были? Когда свою силу почувствовали?

— Как только на ноги встал — раньше еще, чем Илья Муромец.

— Ребята — ровесники и постарше — к этому как относились?

— Я, сколько себя помню, лидером был и всегда верховодил, правда, ростом не выделялся. Вытянулся катастрофически быстро: в седьмом классе в шеренге на физкультуре стоял в середине, а когда в восьмой перешел — первым стал: можете в такое поверить? Был крепкий, грудастый, а после летних каникул пришел в школу стройный.

— Какой вес вы могли, допустим, в пятом, шестом классах поднять, выжать?

— Как-то сосед раздобыл ось вагонетки — килограммов 30 в ней было — и жал ее где-то раз 10-12, а я 14 толкал (жать еще не мог, силы не было). Поэтому у меня с детства толчок уверенный, но со временем сила увеличилась, и соответственно я ходил и высматривал, где же ось потяжелее найти. Потом в леспромхозе на Севере (в 53-м году семья в Архангельскую переехала область) регулярно вагонетки раскурочивал, чем нанес государству немалый урон. Только уже в институте настоящую штангу увидел...

— Простите, а до института ее вообще не видели?

— Нет, конечно.

— Сколько же вам лет уже было?

— 19, наверное, — сейчас в этом возрасте никто бы и в зал не пустил.

— До 19 лет не видеть штанги и стать самым великим тяжелоатлетом за всю историю — фантастика! Вы, по большому счету, можете себя самородком назвать?

— Не могу — это нескромно. Да, согласен, такие вещи теперь удивляют, а тогда... Ну, пришел в институт и одновременно в секцию: за 28-миллиметровый гриф взялся, и мне показалось, что он острый, — как нож, врезается. Оси-то во-о-от были какие (показывает, соединив большие и указательные пальцы рук) — 90 миллиметров в диаметре. Я после первой же тренировки ушел — не понравилась штанга, а потом уговорили за курс выступить, за факультет, за весь лесотехнический институт, и к весне уже был чемпионом и курса, и института, и области.

— Смотрю, как вы жестикулируете, и думаю: «Вот эти самые руки такие жуткие веса поднимали»... Нужно ли штангисту особенно быть рукастым?

— Да, безусловно, но у меня проблема была — короткие пальцы. Если бы они были на пару сантиметров длиннее...

— ...то?..

— Я вам скажу: рекордов намного больше бы было — за 100. В рывке я широким хватом не брал — не хватало длины кисти. Мизинцы не доставали, а тут, на правой руке, одного вообще нет...

— Как это нет?

— Ну, травмированный он, не сгибается, так что четыре мировых рекорда в рывке я этими двумя пальцами установил (показывает средний и указательный).

— Иными словами, знаменитое русское выражение: «Да я их одним пальцем!» — в вашем случае нуждается в корректировке: двумя...

— Многим штангистам, у которых длинные пальцы, я просто завидовал — вот, к примеру, Давид Ригерт: обматывал ими гриф, еще и большой палец зажимал безымянным (помимо указательного и среднего) — и проблем нет! Это, как с лямками страховочными, а мне всю методику тренировок приходилось перестраивать — отрабатывать захват, захват и еще раз захват.

«Я НА СЕБЕ, КАК ПАВЛОВ НА СОБАКАХ, ДЕСЯТКИ, ЕСЛИ НЕ БОЛЬШЕ, МЕТОДИК ИСПРОБОВАЛ»

— До занятий штангой вы работали сменным мастером на Котласском целлюлозно-бумажном комбинате в цехе биологической очистки...

— ...сточных вод — был там начальником смены.

— Даже так? То есть вполне могли сказать себе, что жизнь, в общем-то, удалась. Стабильная работа, неплохая зарплата, уважение как к пролетарской косточке — какой уж там спорт?

— Тем не менее я упорно поднимал штангу. Меня уговаривали спорт бросить, говорили: «Ты талантливый, а у нас технолог как раз уходит...», прочили на его место. Он потом, кстати, губернатором Архангельской области стал.

— Завидная перспектива перед вами, гляжу, открывалась...

— Ну да (смеется) — может, и я по его стопам продвинулся бы со временем на эту должность.

— Вы, как мало, наверное, кто, сделали себя сами, но сначала тренировались под руководством Рудольфа Плюкфельдера — чемпиона токийской Олимпиады...

— Ни-ког-да!

— Вот как?

— Да, только так. Я переехал сюда, в Шахты, — Москва направила! — потому что в 71-м здешняя команда (она при шахте «Южной-1» состояла) выступала на Спартакиаде народов СССР. Ей предстояло бороться с тяжелоатлетами Ворошиловградского тепловозостроительного завода, а двух спортсменов, как назло, не хватало — возникла дырка...

— ...и нашли вас...

— Направили, потому что из Коряжмы, где я работал, нужно было уезжать. Там даже зала не было — тренировались в подвале на обыкновенном полу, пробитом насквозь. Я даже штангу не мог поднять, потому что потолок в подвале не позволял, а ведь к тому времени уже норматив мастера выполнил. Кому-то, словом, понравился, кто-то заметил... Вообще-то, у меня два варианта было — Уфа и Шахты...

— ...но Уфа далеко...

— От Коряжмы одинаково — разве что от Парижа дальше.

— Под руководством Плюкфельдера вы, значит, не тренировались?

— Все дело в том, что мне занятия в институтской секции помогли. Там мастеров, рекордсменов не было — только перворазрядники, но какие же виртуозы! По технике исполнения движений нигде им равных не видел, и когда приехал сюда, тут были по сранению с ними просто дуболомы.

Мне, короче, было с чем сравнить, и по глупости я полез Плюкфельдеру что-то советовать... Он меня раз осадил, а потом вижу: то, что он предлагает, — это вообще нонсенс. Опять влез с советом, а результат-то у меня был не ахти, только мастером спорта приехал...

— Врезать ему не пробовали?

— Ну, нет, такие вещи у нас еще не практиковались. Вот и все, мы с ним сразу нашли «общий язык»... Каждый стоял на своем, но я ему был не нужен, потому что он привык видеть спортсменов мускулистых, накачанных, а сравнение было не в мою пользу: у Жаботинского 170 килограммов, а у меня — 102-105.

— Такая разница?

— Конечно — а что же? Рост — 188, вес — 105.

— Вы однажды сказали: «Лучше меня тяжелую атлетику не знает никто»...

— Добавлю: не знает до сих пор.

— Что вы имели в виду?

— Понимаете, я на себе, как Павлов на собаках, десятки, если не больше, методик испробовал. Конечно, многое понял и многому научился, плюс везде и всюду смотрел, сравнивал, анализировал и у спортсменов, которые чем-то от других отличаются, перенимал то, что мне нравились, и проверял опять-таки на себе.

«ОДНАЖДЫ МНЕ ВООБЩЕ ДОКТОР СОВЕТОВАЛ, КОТОРЫЙ В ЦИРКЕ СО ЗВЕРЯМИ РАБОТАЛ. ИЛИ СО ЗВЕРЬМИ — КАК ПРАВИЛЬНО?»

— Если верить многочисленным книгам, исследованиям и монографиям, пытавшимся разгадать феномен Алексеева, у вас, во-первых, никогда не было тренера, во-вторых, вы никогда не слушали ничьих советов и рекомендаций, и, наконец, в-третьих, методом проб и ошибок выработали собственную систему занятий — снизили тренировочный вес штанги, увеличив количество подходов к снаряду. Все точно?

— Не подходов — подъемов штанги за раз.

— При этом вы часто говорили спортсменам и тренерам: «Долбо...птицы, все вы не так делаете» — им в радость было от вас это слышать?

— В этом, думаю, был не прав, а насчет того, что никого не слушал... Не слушал тех, кто ничего в штанге не понимал. Однажды мне вообще доктор советовал, который в цирке со зверями работал. Или со зверьми — как правильно?

— Допустимы оба варианта, разве что второй чуть устарел, а что он советовал?

— На соревнованиях, где я дважды неудачно сходил на помост — не поднял, он под горячую руку подсказывал, как штангу мне рвать.

— Совета его послушались?

— Я вспомнил слово из трех букв...

— ...мир, май?

— Да (смеется), и соответственно доктора...

— Подозреваю, что не всех ваши успехи радовали, но хоть борьба-то велась честно или конкуренты могли при случае подножку поставить?

— Я вам один эпизод расскажу, а выводы сделайте сами. В 1970 году в Минске проходил Кубок Дружбы. Обычно первыми малыши приезжают, потом средние веса, ну и последними мы, тяжеловесы, и вот 16 марта (дату запомнил точно, потому что 18-го на помост вышел) сидим в вагоне-ресторане, а сзади четыре обыкновенных мужичка умостились. Вдруг один из них говорит: «Вон самый сильный человек планеты Алексеев» (а я перед этим четыре рекорда установил и обошел Жаботинского в сумме). Второй ему вторит: «Да ладно — какой-то козел сидит» — и ко мне: «Слышь ты, козел?!». Я не ответил: как ел, нагнувшись, солянку, так дальше и ем, как тут летит мне в затылок фужер — и о мою голову вдребезги! Я между тем по-прежнему ноль внимания: продолжаю доедать солянку!

Нас четверо было: два тяжеловеса (и я в том числе) по 130, и два по 110 килограммов: можете представить, на кого эти замухрышки полезли — на четверых слонов. С моим-то характером головы им поотрывать не стоило ничего, но Бог меня спас.

Я почувствовал: дело серьезное, вспомнил двухкратного чемпиона Европы и четырехкратного Союза боксера Виктора Агеева и 1968 год, когда его осудили (он был исключен из сборной СССР и лишен звания мастера спорта за пьяную драку возле ночного московского кафе. — Д. Г.)...

Напротив меня Валера сидел Якубовский. «Ты что, — спрашивает, — не слышал: тебя оскорбили? Да я сейчас пасти порву им, шеи сломаю». — «Я, — говорю, — это давно бы сделал, но виноваты мы будем: сиди». Мужички между тем повыступали еще, но видя, что мы не проронили ни слова, заткнулись.

— Думаете, это была провокация?

— Теперь, спустя столько лет, уверен в этом на 100 процентов. Я же ехал установить мировой рекорд в троеборье, открыть «Клуб 600», о котором многие у нас в стране только мечтали, — кому-то это, естественно, не понравилось.

— Конкурентам, наверное...

— А их в ту пору у меня не было. Непонятно, кто хотел вывести меня из игры, — до сих пор этот вопрос мучает. Есть, конечно, предположения...

— Так поделитесь...

— Нет, не буду, но после того, как 18 марта выступил-таки и установил тот самый ожидаемый, сумасшедший рекорд, про меня все равно написали пакость: мол, не ощущал дыхания соперников, поэтому из девяти положенных подходов использовал всего пять.

— Не жалеете, что не взяли наглых попутчиков за шкирки, не спросили, кто же их подослал...

— Для этого надо было им морды бить, но тогда бы до Минска мы не доехали. Если они такие ушлые, прикинулись бы избитыми, а свидетели были наверняка подготовлены... Кто бы поверил, что мужики общим весом в 250 кило на полтонны полезли?

«НУ КАКАЯ МОЖЕТ БЫТЬ К ШТАНГЕ ЛАСКА? ЖЕЛЕЗО — ОНО И ЕСТЬ ЖЕЛЕЗО...»

— Вы сказали (цитирую): «Штангу я поднимал не как все — огромная армия советских тренеров придерживалась одной школы, а я пошел другим путем, и поэтому меня считали белой вороной, дураком, идиотом»...

— Ну, идиотом и дураком, думаю, не считали, просто, когда я по 40 тонн поднимал, они по четыре — в 10 раз меньше.

— По 40 тонн за тренировку?

— За две. Они тренировались один раз в день, а я дважды: 25 тонн перекидывал утром, и 15 — еще вечером и при этом от них слышал: «Грузчиков мы и до тебя встречали». — «Ребятки, — им говорил, — а как вы насчет того, чтобы рыбку поймать без труда?». Результаты у них росли, но не так сильно, и тот же Жаботинский, если поднимал тонну-две, это хорошо.

— Ленился или не понимал, как надо?

— Ему было все от природы дано — вот и не перетруждался, а если они поднимали семь тонн (как в 1968 году, когда готовились к Олимпиаде в Мехико), то потом шли вниз, в бар при гостинице в подмосковной Дубне, где позволяли себе пропустить коньяку под банку прихваченной на этот случай тресковой печени. Мне тоже предлагали что-то такое, потому что у меня денег в то время не было, но я отвечал, что этой печени в детстве наелся, в Архангельской области. Там ею все полки были забиты — кроме печени и кильки, никаких консервов, так что для меня это не дефицит.

— Слушайте, 40 тонн каждый день поднимать...

— Через день.

— Такие тяжести тягать вам нравилось или вы знали, что есть слово «надо»?

— Нет, для меня «поиграть мышцами»  в удовольствие было, в радость. Этому, конечно, всякие жизненные перипетии мешали, но спортсменам и болельщикам я всегда повторял: самое главное (сегодня об этом принципе уже начали забывать!) — тренироваться с удовольствием и по самочувствию.

— Если не пошло, лучше повременить?

— Если чувствуешь себя плохо, иди тренируйся, а если чувствуешь хорошо, нагрузку давай в два-три раза больше. Если идет упражнение, то наешься его так, чтобы был сытым, — тогда будет отдача, а то там недобрал, сям, этого нельзя, того много...

— В бытность спортсменом на перекладине вы подтягивались?

— Думаю, я единственный тяжеловес, который подтягивался 12 раз (Жаботинский, кстати, ни разу). Тогда, я замечу, вес у меня был 126 кило.

— Штангисты же это упражнение не любят...

— Ну, мелкие на перекладине чудеса творят, а тяжеловесы... Бицепс-то, в принципе, у всех один и тот же по силе. Вот у нас был Геннадий Четин (штангист в легчайшем весе. - Д. Г.), так тот снизу вверх хоть 100 раз выходил.

— «У меня было много секретов, — признались однажды вы, — но я их скрывал»...

— Их еще и сейчас навалом.

— Не делились ни с кем?

— А что, есть желающие? Тренировался я при закрытых дверях: на сборах в Подольске у меня был отдельный спортзальчик. Одна из причин — занимался с открытыми окнами. Если откроешь дверь — сквозняк, потому что в зале напротив тоже окно нараспашку и там продувало прилично, а вторая причина... Желания не было...

— Неужели ни разу не приходил к вам амбициозный парень, который мечтал стать таким же великим, и не просил: «Василий Иванович, ну поделись, что ты такого там делаешь...»?

— А я, когда в зале мимо остальных проходил, всегда подсказывал, потому что мне, как в кино, было видно, кому чего не хватает. Я просто не хотел навязывать свое понимание тем, кому это не надо. Зачем, если команда и так выступала нормально?

— Вас слушались все или некоторые отмахивались?

— Чего же отмахиваться, если видно, что человек в этом деле соображает?

— Некоторые штангисты говорят, что штангу любили, как женщину, — вы тоже?

— Ну, сходства, конечно, мало, но любить — любил, да и сейчас уважаю. Я никогда не разрешал переступать через штангу, ставить ногу на гриф — это к любимому снаряду неуважение. Для меня поставить ногу в ботинке на штангу, которую потом берешь на голую грудь, — все равно что залезть с ногами на стол: это невоспитанность просто, а так делают многие, можно сказать, все. Меня такие вещи коробят...

— Как ласково к штанге вы обращались?

— Ну какая тут может быть ласка: железо — оно и есть железо, просто снаряд.

«ЛОШАДИ ТОЖЕ ТЯЖЕЛО, НО ОНА ТЯНЕТ. МОЖЕТ, ЭТО ЕЙ И НЕ НРАВИТСЯ, А Я ШТАНГУ В УДОВОЛЬСТВИЕ ПОДНИМАЛ»

— Я где-то читал, что за одну тренировку вы меняли по 8-12 рубах, потому что из вас выходило по четыре килограмма пота — это не миф?

— Нет, я действительно несколько брал рубах — почти десяток! — и то и дело менял. Грудь-то мокрая, и если вовремя не переоденешься...

— Пот тек ручьями?

— Ну, если четыре килограмма долой — должно течь. Помню, в Рязани, где чаеразвесочная фабрика есть, я встретился с кандидатом наук по этим делам, и давай он читать мне лекции, как нужно заваривать чай да как его пить: мол, надо три чашки в день. «А я, — говорю, — четыре литра утром и столько же вечером — потом выходит. Считаете, три чашки мне хватит?». Он руками развел: «Да, тут моя наука бессильна».

Я первый придумал чай пить на тренировках. Из института приходил голодный и сразу за штангу, но желудок-то без еды бастовал, поэтому после двух упражнений выйду из зала, чаю попью и назад, и когда уже в сборной был, никто чай не пил, а я самовар приобрел и чаевничал. Ну, вроде кайф и все прочее, а в Рязани с чаеразвесочной фабрики чаи приносили высшего сорта, и я там в первые пару месяцев столько рекордов наворотил — творил чудеса. Потом, правда, раз — и остановился. Думаю: что не так? Тренировался, как обычно, по той же методике, и понял — секрет в чае, который заваривал.

— Был бы тогда капитализм, рязанская фабрика ангажировала бы вас лицом своей марки — вы бы зарабатывали больше, чем за рекорды...

— Боюсь, при нашем капитализме чай не помог бы (смеется).

— Сколько литров жидкости вы выпивали тогда в день?

— Сколько терял, столько, я так понимаю, и выпивал. Здесь в Шахтах методика была — с четырех вечера тренировались... Это, кстати, насчет Плюкфельдера: я месяца два в общей сложности с ними поработал, а в декабре 67-го года ушел из команды. Вечером штангу потягаешь, воды напьешься — спишь плохо, а я утречком оттренировался один — красота: к вечеру водный баланс восстанавливаю и сплю, как положено.

— Для чего же вы себя так истязали? Что хотели себе или кому-нибудь доказать?

— Истязал?

— Ну, я считаю, 40 тонн за день перекинуть...

— Мы же только сейчас говорили, что я с радостью их поднимал.

— Согласен, но это же каторжный труд...

— Кому что суждено — лошади тоже вон тяжело, но она тянет. Может, это ей и не нравится, а я штангу в удовольствие поднимал, и сейчас так тренируюсь. Это уже просто в потребность превратилось, в необходимость.

— Труд тем не менее изматывающий?

— В начале, пока мышцы не нарастут, пока не окрепнут связки да пока не втянется организм, и впрямь приходится туго, но два-три месяца нужно перетерпеть, и потом дело пойдет. Еще надо голову иметь на плечах: если пуп рвать или спину ломать — да, судьба твоя незавидна, но если, как мы говорили, практиковать многоразовые подъемы...

— ...дело другое...

— Именно. Тогда, поднимая снаряд, ты получаешь такой выброс адреналина...

— Бытует мнение, что у спортсменов от такой чрезмерной нагрузки страдает потенция — какие-то проблемы, с этим связанные, вы на себе ощущали?

— (Смеется). Как-то я в Салехарде на телевидении выступал, и в студию женщина позвонила: дочка, мол, выходит замуж за мастера спорта по тяжелой атлетике — не отразится ли увлечение будущего зятя на интимной жизни молодых? Я успокоил: «Маманя, не переживай! Все у них сложится нормально».

— Станет носить жену на руках...

— И на руках, и там (подмигивает) все будет о'кей.

«ЮРИЙ ВЛАСОВ? А КТО ЭТО? НЕ СЛЫХАЛ...»

— С малых лет я обращал внимание на густой дух, который стоял в залах, где тренировались штангисты: воздух там был такой... как бы это помягче... настоящая, словом, газовая атака...

— Нет, это по молодости вам так казалось. Зал-то в Феодосии громадный, игровой — метров 36 длиной плюс высокие потолки. На 20 человек это ничего...

— ...но запах, я помню, стоял конкретный...

— Ну, это, может, от того, что зал динамовский (смеется).

— То есть на базах других обществ пахнет благовониями...

— Там же еще завод какой-то гадский построили... Я, уже будучи главным тренером сборной СССР, команду туда привозил, и через неделю половина, как правило, болела ангиной. Что за монстра химического там влепили, в Крыму, вместе с атомной станцией?

— Вы сказали, что любили играть в волейбол, но, насколько я слышал, обычно выходили на площадку с небольшим поясочком свинцовым. Сколько было в нем килограммов?

— (С удивлением). Откуда ты это знаешь?

— Работа такая...

— 13 кило в нем было — я и тренировался-то с ним.

— И что, взлетали над сеткой?

— А то! По четыре часа в нетренировочный день, в субботу или в воскресенье, играл.

— Кто смастерил этот пояс?

— Сам справился. Я же конструктор-изобретатель — вон во дворе, видишь, станки, сделанные мною лично.

— Когда-то еще пацаном я брал интервью у прославленного советского тяжелоатлета Юрия Власова...

— ...да? А кто это? — не слыхал (смеется)...

— ...и он сказал, что главная проблема тяжелой атлетики — допинг, который многих раньше времени загоняет в могилы. Все без исключения мировые рекорды достигаются, по его словам, благодаря допингу, и спорт перестал быть соревнованием сильных, а превратился в борьбу химических препаратов. Раньше, при вас, эта проблема была, вы допинг использовали?

— Скажи мне, а что под этим словом подразумевается?

— Анаболики...

— Допустим, но они до 76-го года допингом не считались. В 76-м на Олимпиаде в Монреале — это интересная тема! — впервые применили антидопинговый, вернее, антианаболический контроль. Не хочется называть фамилии, но в своем весе упомяну Герда Бонка из ГДР...

— ...серьезный парень!..

— ...и Христо Плачкова из Болгарии.

— Тоже был не подарок...

— Оба они парни крутые. Перед тем как в Монреаль ехать, один выиграл у себя дома Европу, набрав в двоеборье 432 килограмма (я там не выступал, хотя и поехал, — потом сожалел, что так получилось), а второй побил мой рекорд — в сумме 442 кило поднял. На эту тему, если есть у тебя время, могу рассказать быль типа анекдота.

— С удовольствием вас послушаю...

— В декабре 75-го я переехал в Рязань, и какой-то корреспондент нашел мой телефон и позвонил: «Какая сумма нужна в двоеборье, чтобы победить в Монреале?». Я: «Ну, 420 килограммов хватит», а мой рекорд был 435, по-моему.

Короче, когда чемпионат Европы прошел, где Бонк 432 поднял, он опять позвонил с тем же вопросом. «Запиши, — я сказал, — 420» (журналист-то не знал, что анаболконтроль будет, а я уже был в курсе). Третий раз он меня достал во Владимире на охотничьей базе Гришина — был такой...

— ...первый секретарь Московского горкома КПСС...

— Верно. Я с собой штангу туда взял 285 кило и четыре доски — сколотил помост, вбил стойки для приседаний и три недели там отпахал. Дожди как раз зарядили: от одного до трех в сутки.

— Так вы нормально отдыхали!..

— Нормально тренировался, а рядом стоял человек с полотенцем — комаров отгонял. Как между дождями просвет, так я к штанге — в любое время суток, лишь бы с неба не капало, а в три-четыре ночи в парилку шел — такой вот был распорядок. В это время Плачков выступил на чемпионате Болгарии и установил рекорд — 442,5 килограмма.

— На семь кило побил ваш...

— Да. Не знаю уж, как, но рязанский журналист разыскал меня на этой базе во Владимире и уже с сарказмом снова тот же вопрос задал. Я повторил: «Запиши и обведи фломастером — 420 хватит», но даже я не думал, что так сильно действуют на них анаболики. Ну что? За 17 дней до Монреаля я порвал пах. В «Икарусе», на котором мы ехали то ли на Красную площадь, то ли еще куда-то клятву давать, сел в кресло, где спинка отваливалась, и пока доехали, она раз 15, наверное, отлетела. Казалось бы, возьми, Вася, пересядь на другое место — нет, при рывках успевал сгруппироваться, за счет пресса поднимался, и мышцы какие-то повредил. На следующий день тренировка, я начал пробивать скорость (с максимально возможной скоростью поднимать штангу), ну и заработал травму — 17 дней ничего перед Олимпиадой не делал.

— Зато на Красной площади поклялись!

— (Смеется). А то! Ну вот, послезавтра выступать в Монреале, а я 155 килограммов вырвал, и то рывок только раз удался, а пять подходов неудачные были (до этого вообще за гриф не держался — точнее, держался, но из классики ничего не делал). Только приехали, у нас раз — и пробы на контроль взяли. Плачков вообще выступать отказался: улетел и в деревне олимпийской даже не прописался.

— Но Бонк вышел?

— Да, он там 167 порвал, по-моему, а я аккуратненько наращивал — 175, 180, 185: не зная, что там с моим пахом. Готов был на 200. Толкнул 232, потом сразу на 255 полез. Бонк, который в Берлине установил рекорд (уж чем там его накормили?), 405 килограммов набрал.

— А вы?

— Ну, сложи 185 и 255. Есть ручка? По памяти — 440 (этот мировой рекорд несколько лет подряд показывали в Америке утром и вечером). Я, кстати, еще 265 хотел толкнуть, но когда обступают выскочившие на помост журналисты, уже не до штанги — ее укатили.

— Вот что значит поклясться на Красной площади...

— Да (с улыбкой), это многого стоит.

«ПЕЙТЕ РАШЕН ВОДКУ, — СКАЗАЛ Я ЖУРНАЛИСТАМ, — ЭТО ЛУЧШЕ, ЧЕМ АНАБОЛИКИ, ПОТОМУ ЧТО ЕЕ НЕЛЬЗЯ ОБНАРУЖИТЬ В КРОВИ»

— Лично вы, значит, анаболики не принимали?

— А как? Там же и до соревнований, когда только приехали, взяли сразу же пробы на допинг-контроль, и после...

— Допинг штангисту вообще нужен?

— Мое мнение остается неизменным: если брать пробу на допинг, то у всех. Или не брать — опять же у всех. Наших россиян, как правило, душат. Что легкоатлетов, что биатлонистов, и вообще меня слово «допинг» слегка коробит — я говорю «анаболики». В малых дозах это лекарство, в больших...

Когда я 255 килограммов в Монреале толкнул, журналисты затоптали помост: там уже не до штанги было и не до толчков — кому объяснять, что я хочу еще 265 толкнуть? Все, соревнования на этом уже закончились. Кто-то из пишущей братии задал вопрос: «Мистер Алексеев, почему все так плохо выступили, а вы установили фантастический мировой рекорд?». Ну, я им на чистом русском и объяснил: «Кто на чем живет, ребята, но главное — пейте рашен водку. Это лучше, чем анаболики, потому что ее нельзя обнаружить в крови». Я, кстати, пил ее специально...

— ...даже так?..

— ...потому что наша медицина, фармацевтическая промышленность ничего для здоровых людей никогда не выпускала. Это же не заграница, и восстановителей как таковых не было. В субботу или воскресенье, когда как попадало, — парилка и четыре «тонких», то есть литр. Идешь на следующий день на тренировку как огурчик — это проверенный народный славянский способ.

— Вы хоть раз были пьяны так, чтобы лыка совсем не вязать?

— Ну, лыко-то мы всегда вязали, но до веселого состояния доходило.

— Сколько для этого вам надо было взять на грудь? Литра два-три выпить могли?

— Думаю, это не предел.

— Четыре?

— Тоже не проблема, хотя, если честно и откровенно, напиться времени не хватало. Тогда же кафе да рестораны закрывались рано.

— Вы курили когда-нибудь?

— На спор — другие на спор бросают, а я закурил.

— Понравилось?

— Работал в бригаде плотников — у них у всех шестой был разряд, а у меня после школы четвертый, а знаешь, как дома на Севере строят? Там же фундамент бетоном не заливают, а берут столбы — стульчики так называемые — обливают смолой, заматывают в рубероид и закапывают: вот под них-то мы землю и рыли. Я до обеда два устанавливал и после обеда столько же, а они по одному. «Вы прогрессивку, — спрашиваю, — получать думаете?». Бригадир то, се: «А покурить?». — «Бросайте это занятие гиблое», — говорю. Он вздохнул: «Попробуй-ка брось». Меня это раззадорило: «Сколько месяцев надо дымить, чтобы втянуться?». — «Два». Я никотином около года травился...

— И бросили?

— Сразу, как в институт поступил. Честно скажу, было тяжеловато, во сне раза два-три снилось, что «Беломором» затягиваюсь, и весь в поту просыпался, а курили мы самосад.

— Какой, интересно, у вас рост? Сколько вы в лучшие годы весили?

— Хм, а лучшие годы — это какие?

— 1975-1976, думаю...

— В большой спорт я вошел, имея 188 сантиметров роста, а вес все время набирал. В 72-м на Олимпиаде в Мюнхене выступал, имея 157 килограммов, потом их сгонял. Самый большой вес, с которым выходил на помост, — 162 кило.

— Помню, тогда говорили: «А ты знаешь, сколько за один присест Алексеев съедает? Пять куриц». Вы что же — действительно ели за десятерых?

— Припоминаю один случай в тему. Я сгонял вес со 157 килограммов до 138-ми и думаю: «Дай-ка на этом весе попробую в Мценске (это Орловская область) поднять что-нибудь». Приехал, а там друзья да приятели подвели ко мне журналиста из «Орловского комсомольца». Ты знаешь: давать интервью я не люблю, но раз попросили — куда денешься?

Мне, чтобы вес согнать, нужно к еде относиться не особо приятельски, поэтому питание я придерживал, а у коллеги твоего первый же вопрос был такой: «Читатели «Орловского комсомольца» интересуются, сколько вы едите». — «Ручка и бумага есть у тебя?» — я спросил. Он кивнул: «Конечно». — «Тогда пиши. Утром 400 граммов икры, восемь кур, салаты, пятое-десятое, торты и 16 стаканов чаю». У корреспондента глаза округлились: «А почему 16?». — «Ты сколько пьешь?» — вскинул я брови. «Два». — «А вот моя норма — 16. Дальше: в обед восемь борщей, 40 котлет, а вечером все то же, что и утром, — 400 граммов икры, восемь кур и остальное...».

Журналист, однако, попался въедливый: «А почему 400 граммов?» — пристал. Я: «Ты видел банку полукилограммовую, резинкой обклеенную? Но я детей-то кормить должен — вот 100 граммов им отдаю». Когда он все это принес в редакцию, его высмеяли и погнали. Звонит мне: так, мол, и так, а я: «Столбиком, паразит, сосчитай, на сколько целковых это меню тянет, — кто же такие деньги мне даст?».

— Как же вы на самом-то деле питались?

— Нормально. Ну что в советское время можно было на те гроши съесть?

— Добавки хоть в столовых на сборах просили?

— Просить было нечего. Есть норма — 5 целковых 80 копеек на питание в день, плюс рубль тяжеловесам, а на эти деньги, учитывая, что нужно было еще поварих кормить и их семьи, особо не разгонишься. 5.80, уточню, это когда я в сборной был, а до этого два с полтиной плюс как тяжеловесу рубль. Кормежка на 3.50 — это синяя слипшаяся лапша и котлета, в которой, если бы мясо нашли, повара бы посадили. Соответственно, пустой борщ или суп, и мы еще как-то умудрялись держать вес.

— На чем ваши 80 рекордов были поставлены, непонятно...

— (Смеется). На нервах.

«МИРОВЫЕ РЕКОРДЫ Я ФАКТИЧЕСКИ СТАВИЛ ГОЛОДНЫЙ: ВАРЕНАЯ КОЛБАСА, ПАЧКА ТВОРОГА, ХЛЕБ — ВСЕ!»

— Может, это очередная байка, но писали, будто у вас было три компрессионных перелома позвоночника...

— Почему было? — они и сейчас, видимо, есть.

— Из-за чего вы их получили?

— Ну, наверное, не от того, что на койке валялся, а от того, что тяжести поднимал такие. Честно говоря, в большой спорт я вошел, будучи выкинутым отовсюду — в 69-м вторую группу инвалидности даже давали и на мне такой большой жирный крестик поставили. Спасибо врачихе-невропатологу, которая объяснила, что такое позвоночник. Два месяца я лежал по ночам и думал, пока не придумал станок. Восстановился, но спиной до сих пор занимаюсь. Вот почему удивляюсь: здоровые молодые ребята, а не могут штангу поднять. Я со второй группой...

— ...на слипшейся синей лапше...

— ...рекорды ставил. Когда списали меня, я приехал сюда в Шахты, не получая нигде ни копейки, — никому травмированный штангист супертяжелого веса не нужен. Помню, в 70-м, когда я уже стал рекордсменом мира, меня подкормить решили и кастрюлю антрекотов выделили литров на 12. Ее приносили дважды, и каждый раз я ходил по подъездам, по этажам — раздавал этот харч людям. Потом и вовсе от него отказался, и мировые рекорды фактически ставил голодный. Можешь себе представить: вареная колбаса, пачка творога и хлеб — все!

— Как, а рашен водка?

— Ну, в то время какая водка? Разве что студентом, когда подрабатывал на разгрузке, мог себе это позволить. Я же штангой начинал заниматься, когда лед на Северной Двине встанет, а до этого разгружал баржи — на летних каникулах в ОРС (Отдел рабочего снабжения) родного поселка грузчиком устраивался.

— После двух блестящих побед на Олимпиадах в Мюнхене и в Монреале впереди была московская. Вам 38 лет, опытный боец, все думали: ну, дома, где и стены, как говорится, помогают, Алексеев наверняка возьмет третье олимпийское золото, и вдруг неудача, после которой вы сказали, что вас... отравили...

— Фамилию того, кто это сделал, озвучь, если можешь... Есть такой город Чернигов в 150 километрах на север от Киева, и там Шура Рыков живет, который был при мне секундантом, за мной «ходил». Я его пригрел, а он мне за шесть подходов до выхода на помост налил...

— Налил, простите, чего?

— Жидкость с какой-то гадостью, которая дает якобы бодрость и силу.

— Рыков по глупости это сделал или по злому умыслу?

— За деньги и место в сборной — отравил, понимаешь?

— Вы знаете, кто за этим стоял?

— Думаю, да. Мусульманский мир — раз (победил Рахманов), Узбекистан и тамошний лидер Рашидов — два, Днепропетровск, где начинал свою карьеру Леонид Ильич, — три...

— ...Султан Рахманов оттуда ведь родом...

— Да, ну и плюс еще Украина, которой медаль была во как нужна.

— Что же вы ощутили, выходя на помост, — головокружение, слабость?

— Почувствовал, что я идиот: штанга стоит далеко и такая маленькая, будто в перевернутый бинокль на нее смотришь, а в голове сплошной стук и одна только мысль бьется: «Зачем тебе это надо? Куда ты?». Ноги-то, правда, запрограммированы — вот и иду... Если бы я хотя бы на подход раньше вышел, эти 180 килограммов вырвал бы непременно, но они же все рассчитали... Потом я у доктора сборной спросил: «Что могли сыпануть?». — «Да снотворного обыкновенного — лошадиную дозу».

— В Москве вы были настроены вновь победить?

— Я находился в такой форме, что равных не было, — если бы сомневался в своих силах, просто не вышел бы на помост, снялся бы с соревнований. Позориться? Зачем оно мне?

«В ПРИСУТСТВИИ НИКСОНА Я САМУЮ КРАТКУЮ РЕЧЬ НА АНГЛИЙСКОМ СКАЗАЛ. ПОБЛАГОДАРИЛ: «СЭНКЬЮ», НО «ВЕРИ МАЧ» НЕ ДОБАВИЛ, ПОТОМУ ЧТО СЛОВ ЭТИХ ЕЩЕ НЕ ЗНАЛ»

— Что такой большой и сильный человек почувствовал после того, как получил «баранки», нули?

— Да ничего.

— Как? — это же, по большому счету, трагедия. Плакать вам не хотелось?

— Какой там плакать? (С досадой). Сначала я думал, ошиблись — сыпанули, а на меня непредвиденным образом подействовало, но потом, когда увидел, как ко мне относятся: и в сборную не берут тренером, и не дают заниматься, — понял, что это подстроено специально. Может, и КГБ приложил руку... Потом-то я восстановил все поминутно, вспомнил дословно, кто что говорил...

Подбили меня на бодягу эту Александр Прилепин (маленький был такой, 134 сантиментра росту, а я как капитан команды его главным тренером сборной СССР фактически поставил — царствие ему небесное!), и Рыков, который при мне тренером числился. Приехали они в 11 часов вечера после выступления Тараненко (в первом тяжелом весе до 110 кг. - Д. Г.) и сказали: он у Христова выиграл, потому что ему якобы эликсира налили, который добавляет 20-30 килограммов. Рыков меня стал стращать: «Если не будешь пить, Султан тебя одолеет». — «Да я 190-260 готов хоть сейчас поднять, — говорю. — Идем в зал, покажу». Они меня просто подставили...

— И не выпить было нельзя?

— А кому тогда в этой жизни верить? Конечно, сомнение было, и если бы я чуть-чуть мозгами-то пораскинул, когда они подходили ко мне и заказывали... Вот я был готов 190 готов рвать, а Прилепин ко мне подошел: «Давай со 170 начнем».

«За каким..? — говорю. — Вы же мне еще чего-то нальете, что 20-30 кило добавляет, — нужно с 210 стартовать». В общем, я 185 заказал, а он только — юрк! — и ушел. Ну и земляк твой за шесть подходов бумажный стакан мне поднес. На следующий день они приехали ко мне в Подольск. «Вот если бы ты со 170 начал, — вздохнул Рыков, — за серебряную медаль поборолся бы». — «Она мне 100 лет не снилась, — отрезал, — я бы толкнул ровно столько, сколько надо для победы». Он кивнул: «Мы так и думали», — поэтому, видно, решили глушить наповал! На нуль, правда, не хотели кидать — думали, мне серебро, а Рахманову — золото.

— Султан знал об этом, как вам кажется?

— Мне не докладывали. Думаю, не догадывался или потом его успокоили, но мы как дружили с ним, так и продолжали дружить — царствие ему небесное!

(После паузы). Если тебе все про эти дела рассказывать... Меня ведь в Москве дважды травили — просто я поверить тогда не мог. И в Перу, и в Латвии пару раз что-то сыпали, только тут я знал, кто наливает, а там не видел.

— Какие только прозвища вам не давали на Западе: «русский медведь», «русский рубаха-парень», «большой русский» — фактически вы были полномочным представителем великой страны. Это правда, что после одного из мировых первенств вас даже принимал президент США Никсон?

— Это был первый чемпионат мира и для меня, и для Америки — так получилось, но поскольку мозгов, вернее, опыта в проведении подобных соревнований было у них, честно говоря, немного, тренировочный зал устроили на втором этаже в том же помещении, где мы жили, ну и после первой же тренировки колонны, на которых стоял этаж, дали трещины. Нас сразу в автобусы и уволокли в легкоатлетический манеж километрах в 20-ти от Колумбуса, столицы штата Огайо. Жарюка стояла за 40, стопроцентная влажность, крыша — это же стадион! — нагревается (они его сделали для осени и зимы)... Понастроили, в общем, а Никсон по телевидению публично пообещал тому, кто первый в США или на континенте 500 фунтов поднимет, лично вручить золотую заколку для галстука с его гербом.

— А что для вас 500 фунтов?

— Ну, в то время это мировой рекорд был, еще не установленный, — 227,5 килограмма. Я их поднял и заколку привез в Шахты, но накануне два их тяжеловеса — американский президент принимал всю команду! — раструбили по всем журналам, что здесь этого красного коммуниста побьют. Потом мы встречались: бутылка коньяка, икра красная соленая в банках, и Джозеф Дьюб, чемпион мира 69-го года (это было в 70-м), извинялся: дескать, такого не говорил, это все журналисты придумали.

...Французский я изучал не сильно, по-английски вообще ни бум-бум, но там почерпнул. Потом польский переводчик смеялся: «Василь, ты самую краткую речь на английском сказал». Я поблагодарил: «Сэнкью», но «вери мач» не добавил, потому что слов этих еще не знал (смеется).

«Я ВЫШЕЛ: СТАЛИНГРАД, ДУМАЮ, ДО СИХ ПОР ПОМНЯТ... ДВА АВТОМАТЧИКА ДОРОГУ ПЕРЕГОРОДИЛИ, ТАК Я ШИБАНУЛ ИХ К БУДКЕ И СКОМАНДОВАЛ: «ВСЕ ЗА МНОЙ!»

— Вы встречались со многими мировыми знаменитостями: спортсменами, политиками, актерами — кто из них запомнился больше и чем?

— Ну, у нас всегда к Олимпийским играм выделяли бригаду артистов. Ой, Господи, фамилии сразу сейчас и не вспомнишь: Андрей Миронов, Эдита Пьеха, Галка Ненашева...

— Понятно теперь, почему вы рекорды устанавливали, — такие девушки воодушевляли...

— Да нет, они просто пели, рассказывали о своем творчестве. Обе Олимпиады, надо отметить, очень тяжелые были. Во-первых, в Мюнхене всю израильскую команду расстреляли...

— ...их захватили в заложники террористы из палестинской радикальной организации «Черный сентябрь»...

— ...причем погибли как раз те ребята, которых я знал, — штангисты, борцы. Я с ними в Швеции встречался и подружился.

— На вас это тягостное произвело впечатление?

— На всех произвело — идешь, помню, по улице, а навстречу баскетболистки: «Василий, давай к стенке — там стреляют, обещали взорвать». Повсюду бронетранспортеры, пулеметы, автоматчики, каски, бронежилеты... Спускаешься, чтобы сесть в автобус, а попадаешь на фронт, — представляешь себе ситуацию? — а еще, как бы там ни было, пакостили буквально везде и всюду. 5 сентября я должен был выступать. Все говорят: «Сиди, не езжай — по телевизору сказали, что соревнования на день переносятся». Я: «Это хорошо, но едем». Приехали, а все судьи и спортсмены уже там. Если бы не подстраховался, турнир могли запросто провести — и наверняка провели бы! — без меня, потому что основным соперником был Рудольф Манг.

— Немец, понятно...

— Обратно на автобусе возвращаемся. Вздремнул — какие бы ни были, а переживания. Глаза открыл: «Что стоим?». — «Да вот в ворота не пропускают, какого-то ждут приказа». Ну, я опять прикорнул. Снова просыпаюсь — стоим по-прежнему. Буквально рядом другие ворота, там проезжают капстраны, а соцстраны все тут: и поляки, и чехи... Автобусов штук 20 собралось уже — вот такое к нам отношение...

— Кошмар!

— Я вышел: Сталинград, думаю, до сих пор помнят... Два автоматчика дорогу перегородили, так я их шибанул к будке и скомандовал: «Все за мной!» (смеется). Ну, явная была провокация...

— Вы были не менее известны в мире, чем Брежнев, — слава голову не вскружила?

— Голова у меня на крепкой шее — зря, что ли, столько всего поднимал на ней, когда спину качал? Нет, на жизнь я смотрел реально, знал, что сейчас от нее достается, и что будет потом. Фейерверками и сладкими речами не обольщался, потому что понимал: к спортсменам, какими бы они известными ни были, после завершения выступлений отношение меняется коренным образом. Это и меня ждало, но к этому я был готов.

«В БОКСЕ, В БОРЬБЕ ВСЕ ПОКУПАЕТСЯ — ЗОЛОТЫЕ МЕДАЛИ ЗА БАБКИ, А В ТЯЖЕЛОЙ АТЛЕТИКЕ — НЕТ, НАДО ПАХАТЬ»

— Однажды вы посетовали: «Никто меня не охранял, и все шизофреники ко мне просто ломились» — что значит «ломились»?

— Ну, охраны же у меня не было.

— Она вам, по-моему, и не нужна...

— О-о-о! Вот смотри: первый секретарь обкома партии шел вечером гулять — его два старшины по бокам сопровождали, а я вообще засветло на улицу не выходил — только ночью. Днем если идешь, все — обязательно сумасшедший или алкоголик привяжется: нормальный же не подойдет. Я здесь как раньше жил? Сажусь за руль, жена открывает ворота (сейчас-то они автоматические), я выезжаю, она закрывает, и едем куда-нибудь. Так же и возвращались... В кинотеатр не зайти, в ресторан сразу охоту отбили, а чтобы по городу пройтись, как люди, — такого не было.

— Многим казалось, что советские чемпионы, тем более такие великие, как вы, как сыр в масле катались, а сколько Василий Алексеев в среднем тогда получал?

— Ну, 400 рублей стипендии (всем по 300 давали, а мне Косыгин стольник доплачивал) и 140 платили на шахте — я же шахтер — все. Ребята, друзья мои из Донецка, из Луганска (Батищев и другие) прилично зарабатывали, хотя и не были чемпионами и рекордсменами. Называли суммы — я их не буду озвучивать! — и считали, что у меня раз в 10 больше, а когда говорил, сколько имею, искренне удивлялись: «А что же тогда ты живешь в этой дыре?».

Живу, потому что надо жить и мне нравится этот город, правда, в 74-м я понял, что будущего здесь у меня нет. Мне обещали открыть техникум физкультуры, но я понимал, что все это ерунда. А я же группу мастеров вел, и хорошие ребята у меня выросли, но когда попросил нашу родную компартию жилищные условия улучшить одному из них, чемпиону России, навстречу мне не пошли. «Ну что ж, — сказал, — тогда придется отсюда бежать», а куда? Намылился в город-герой Киев, но мне тут такие шлагбаумы сразу навесили... Пришлось на историческую родину завернуть, в Рязань, а там...

— ...условий не было...

— Это первое, а второе, отношение к спорту и к людям было совсем неприемлемое.

— Я уже о детских своих впечатлениях вспоминал, но особенно почему-то врезалось в память, как после обеда вы выходили из столовой, ложились животом кверху на лавку, закрывали глаза и отдыхали. Вокруг вас дети галдели — я тоже, и однажды, привстав, вы меня осадили: «А ну перестань кричать, а то кирпич на голову брошу». Сказано это было, впрочем, по-доброму, тем не менее о вашем нелегком характере ходили легенды. В частности, в Феодосии тихонько передавали из уст в уста, что как-то раз сидел Алексеев в столовой, обедал, и вдруг у него вилка на пол упала, а он здоровый, нагнуться не может... Подозвал официантку: «Подними». Та вспыхнула: «Как вы можете? Я советская женщина — что вы себе позволяете?». Ни слова не говоря, вы якобы встали, перевернули стол и вышли...

— Это не единственная про меня байка — их сотни. В частности, приходилось слышать, что капитана скоростного катера я выкидывал в Дон, ружья какие-то охотничьи отнимал в магазине и уносил, но я достаточно тактичный человек, и культура во мне тоже кое-где задержалась (смеется). Насчет того, чтобы нагнуться, так брось хоть сейчас вилку — зубами ее достану. Я же гибкий, мог сделать «мост», в школе на второй этаж на руках по деревянным лестницам поднимался и в таком положении мог пройти километры, а как же в теннис играл, шарики доставал с пола? Их же там сотни падали, тысячи — ох уж эти рассказчики!

— С 90-го по 92-й год вы были главным тренером сборной Советского Союза по тяжелой атлетике, и этот период примечателен тем, что под вашим руководством советские тяжелоатлеты ни разу нулевых оценок не получили. Говорят, это стало возможно благодаря тому, что, во-первых, подопечные очень вас уважали (все-таки вы не просто тренером были, но и спортсменом  — дай Бог каждому!), а во-вторых, по слухам, если вас ребята не слушались, могли хорошенько их кулаком приложить...

— Это еще одна байка, сразу тебе говорю. Как можно? Во-первых, напрямую со спортсменами я никогда не общался — исключительно через их тренеров, и никому этого не позволял. Мало того что за три года ни одной «баранки» — я же ни одних соревнований не проиграл, и ребята у меня в сборной ни единой травмы не получили. С Олимпиады в Барселоне, к примеру, привез пять золотых медалей, четыре серебра и одну бронзу, а если бы борьба по-честному велась, должно было семь золотых быть и три серебряных.

— Еще одно подтверждение того, что для кого-то ваши успехи — словно кость в горле?

— А что удивительного? В боксе, в борьбе все покупается, и медали между собой делят страны, где этот спорт прогрессирует или вплотную им занимаются.

— Покупается все-таки?

— А ты не знал? Золотые медали за бабки, а в тяжелой атлетике — нет, надо пахать. В борьбе лег — получил балл, а штангу как купишь? Ее поднимать надо, и ежели не осилил, кто медаль тебе даст? Вот до сих пор бодяга идет: мол, Жаботинский, мой друг, Власова обманул. Нонсенс! Как обмануть можно? — три судьи на помосте и пять — в жюри.

— Он тоже меня убеждал, что Власова не обманывал, — это была тактическая борьба, и вообще, в спорте не бывает обмана — в спорте есть победители и побежденные...

— Да никакой там борьбы не было абсолютно. Леня дважды эту историю мне рассказывал: первый раз под хмельком, а второй — уже патриотически, то есть приукрасив, но мало ли что он говорит. Я-то знаю: толкни Власов 217,5, Жаботинский бы 220 не одолел, потому что это был психологический вес.

«ГОВОРИЛИ, ЧТО Я НЕУПРАВЛЯЕМЫЙ, А ПОЧЕМУ МНОЮ ДОЛЖЕН УПРАВЛЯТЬ ТОТ, КТО НЕ МОЖЕТ СЛОЖИТЬ В УМЕ ТРИ ЧЕТЫРЕХЗНАЧНЫХ ЧИСЛА?»

— Василий Иванович, я не могу не порасспрашивать вас о самых выдающихся советских супертяжах — их немного, и если в хронологическом порядке, это Власов, Жаботинский и Алексеев... Что вы о Юрии Власове думаете?

— Действительно великий штангист, величайший, — другого слова не употребишь! — но тоже своеобразный. Поехал на Олимпиаду в Токио, был на три головы сильнее Жаботинского и... проиграл. Правда, вину на себя взял его тренер Сурен Богдасаров, но вина тренера тогда ощутима, когда у спортсмена нет головы.

Вот я никогда близко не подпускал к себе ни тренера, ни выводящего — никому не позволял считать за меня или заказывать вес. Мне говорили, что я неуправляемый, а почему мною должен управлять тот, кто не может сложить в уме три четырехзначных числа? Берет ручку, бумагу и в столбик подсчитывает...

— Вы в уме складывали?

— А что тут мудреного? Любое соревнование: сколько пожал, сколько вырвал и сколько мне надо толкнуть, чтобы мировой рекорд установить в сумме, — это же все автоматически происходит.

Когда Власов, допустим, в Риме рекорды установил, 202,5 килограмма толкнул, я был первокурсником, жил в комнате на 18 человек, и у меня штанга какая-то была самодельная. Я ее 40 раз пожал. «Это, — сказал, — в честь Юрия Власова».

— Как Власов к вам относился?

— Если честно, особо мы с ним и не встречались. Он человек необычный — ни один юморист со сцены не насмешит тебя, как история, которую сейчас расскажу.

Я, когда стал капитаном сборной, рекордные веса поднял, нашел номер его телефона и позвонил. Наташа, жена, (царствие ей небесное!) поднимает трубку. «Я такой-то, — представляюсь. — Можно с Юрием Петровичем поговорить?». — «Он занят. Позвоните, пожалуйста, через две недели». Ровно в назначенный срок снова набираю номер, и все повторяется: «Юрий Петрович занят. Через два месяца позвоните». — «Я Алексеев, — говорю, — я тоже штангист». — «Да знаем мы вас, следим за вашими рекордами...». Только в 75-м году...

— ...снизошел...

— ...так получилось, что встретились.

— Какое Юрий Петрович произвел на вас впечатление?

— Нехорошее.

— Говорят, несколько лет назад он стал пить мочу...

— А чем заедать?

— На этот непростой вопрос ответа у меня нет — я к нему не готов...

— Он, помню, в центре стола сидел, а я, вице-президент федерации тяжелой атлетики СССР, от него справа. Всех в федерации рассорил и ушел в пауэрлифтинг, по-моему (там, правда, тоже продержался недолго — его попросили). Он не любил никогда встречаться со спортсменами, которые в ту пору не очень-то образованные были, и, насколько я знаю, со штангистами по роду деятельности контактов у него нет.

Теперь Жаботинский... Леня — абсолютно талантливый человек и, если бы занимался тяжелой атлетикой, долго еще мог оставаться на помосте. Если бы меня не было (смеется).

— Между вами и Жаботинским взаимная ревность — не говорю зависть — ощущалась?

— Во-первых, в 68-м я был третьим, и на меня смотрели снисходительно, свысока. Заинтересовались, потому что неожиданно в Ворошиловграде на чемпионате Союза «выскочил» — погонял там Леонида Ивановича по помосту в жиме, но вообще-то был неизвестным спортсменом, и когда обо мне в «Советском спорте» писали, удивлялся: чем заслужил такое внимание в прессе? Первый секретарь Ворошиловградского обкома партии Владимир Васильевич Шевченко сказал тогда: «Этого парня срочно перетащите мне в Ворошиловград».

— Он спорт очень любил...

— Да, но мы характерами с ним не сошлись, вернее — мнениями. Шевченко считал, что Ворошиловград — это пуп Вселенной, а для меня что Ворошиловград, что Жмеринка — одно и то же: главное — спортзал и штанга.

— Когда сегодня встречаетесь с Жаботинским, вам есть о чем поговорить?

— Беседуем на общие темы: как дела, как здоровье. Главное — увидеться, перекинуться словом, анекдот рассказать, убедиться, что все в порядке. Недавно наш общий друг в Москве 70-летие отмечал. Многие спортсмены, тренеры собрались, и я летал, а вот его не было. Сейчас вот вернулся из Сочи — там тоже ребята знакомые были. Я, кстати, внес предложение возродить соревнования типа прежней Спартакиады народов СССР, только ублюдочное слово «СНГ» заменить — скажем, назвать это Спартакиадой Содружества и чтобы были призы, уважение, гимны. На спорте экономить нельзя: сейчас и в хоккей где-то играют, и боксеры встречаются — проверяют на прочность челюсти. Думаю, хорошо было бы и в штанге, в борьбе и в других видах помериться силами. Александр Васильевич Бутко (начальник Дирекции комплексной реконструкции и строительства «Сочи». — Д. Г.) обещал лично мне зал построить на Красной Поляне. Если подумать, с развалом Союза у нас...

— ...ни одного нового зала, наверное, не появилось...

— Ничего за 20 лет не построили, при том, что мы (я имею в виду Россию) две базы потеряли — в Феодосии и Алуште. И на высокогорье — Цахкадзор в Армении, а мне, кстати, памятник должны в Алуште поставить: будучи главным, я несколько вагонов с оборудованием в спортзал их направил.

Не знаю, в каком оно состоянии, потому что ни разу там не был, но это моя заслуга — я вышиб. Я много чего на этом посту сделал, а знаешь, какой момент считаю одним из определяющих? Тогда наши тренеры рвались за рубеж — на чемпионаты Европы, мира, потому что там им, если их спортсмен стал чемпионом или призером, полагалась в валюте премия, а тем, кто оставался в Союзе, — ничего. Я пошел и добился, чтобы платили и тем, и другим одинаково.

— Стукнули, небось, кулаком по столу...

— Кулаком не стучал, а тихим голосом убедил, что так большего можно добиться, и по сей день стараюсь все, что от меня зависит, для тяжелой атлетики делать. Сейчас в России вообще нет соревнований (в феврале 2011 года Дмитрий Медведев попытался исправить ситуацию, для чего учредил Кубок президента по тяжелой атлетике. - Д. Г.). Такие деньги выделяются спортсменам, тренерам и на то, и на се, а на Олимпиаде в Лондоне, чувствую, нас прокатят, на четвертое место задвинут.

«ПОЧЕМУ НЕТ КРАСАВЦЕВ? ПОТОМУ ЧТО ПО 40 ТОНН НИКТО НЕ ПОДНИМАЕТ — ТОЛЬКО НА ШПРИЦ И НАДЕЮТСЯ»

— Даст Бог, родится когда-нибудь новый Алексеев, авось, будет у будущего богатыря голодное детство...

— Я удивляюсь: проблем с питанием нынче же никаких... Вот я на лапше вес набирать умудрялся, а если бы удалось это побыстрее, и рекорды бы намного раньше пошли. В мое время никаких восстановителей не было, а сейчас — пожалуйста, на химию эту сумасшедшие выделяются деньги, а поднимают меньше, чем я. Не говорю, что рекордный вес вырвать мог, — пальцы не позволяли, — но толкал в Монреале 265, а временами и 270 — кто-нибудь из них может сейчас о таком мечтать?

— Хоть химию глотайте, если по-другому не можете, но сделайте, да? Видно, слабо...

— ...и я этому поражаюсь.

— Очень большие надежды подавал в свое время киевлянин Анатолий Писаренко...

— Ну, я с ним мало общался — встречался уже после того, как спортивную карьеру он завершил. Бизнесмен, хваткий... Газеты писали, что Анатолий куда легче меня, на что я отвечал, что в 24 года 100 килограммов весил, а он — 128. «Доживет до моих лет, — говорил, — там посмотрим, на сколько потянет», но Писаренко рано закончил.

— Вы преодолели фантастический рубеж в 600 килограммов, а существует ли предел человеческих возможностей вообще и в тяжелой атлетике в частности?

— Когда эти 600 килограммов в Минске я одолел, подошел ко мне корреспондент. В то время журналистов я почти не знал: вниманием они не шибко меня баловали, хотя уже обо мне очень много в «Советском спорте» писали. Вроде и особого внимания не заслужил, но почему-то выделялся — все время мое имя склоняли...

— Почему — непонятно...

— Он мне сказал: «Василий, в Риме, когда Власов стал чемпионом Олимпийских игр, я его спросил: «Юра, а каким видишь ты супертяжа, который поднимет 600?». Власов ответил: «Он должен быть ростом 190-200 сантиметров, 170 килограммов веса и ни унции жиру». Ну, он же литератор, в унциях соображает, но ты такой же, как Власов, — по габаритам, по всем данным».

— Только с унциями не очень...

— Ну, и с ростом, и с жиром — никаких совпадений. Журналист между тем продолжает: «А каким ты видишь спортсмена, который поднимет 700?». — «Чего мне его видеть? — я отшутился. — Смотри на меня: я их и подниму». И поднял бы, без юмора. В 72-м, когда отменили жим, я уже мог набирать 680: 250 жал, 180 рвал, ну и 255-260 толкал.

— Страшное дело!

— Да, а в 1975-1976-м я бы наверняка жал на 265, потому что проблемой жим для меня не был — лишь бы штангу на грудь затащить. Любой мировой рекорд я мог пожать два-три раза.

— Сколько же еще может продолжаться погоня за рекордами — есть этому, в конце концов, предел или нет?

— Так погоня уже закончилась — я, например, не вижу, чтобы кто-нибудь замахнулся на новый. Вот недавно иранец Хоссейн Резазаде ушел — его соотечественники так хотели, чтобы он 500 в двоеборье поднял, но недотянул. Я был в 2003 году в Ванкувере, где он стал чемпионом мира. Что поразило? Все журналисты: и канадские, и приезжие пошли на меня как в лобовую атаку. Я им: «Вон же молодые штангисты, свежие чемпионы Олимпиад, мира — чего к ним не идете?». Причем с газетами 75-76-го годов прибыли, на которых стояли мои автографы: распишитесь, дескать, еще раз. Ужас какой-то — я сидел по два часа после соревнований. Все уже компот допивали, а я все строчил автографы — вот так врезался им в память.

— Василий Иванович, а почему сейчас нет таких красавцев, как Власов, Жаботинский и вы?

— Потому что по 40 тонн никто не поднимает. 40 минут тренировки, и уходят из зала — только на шприц и надеются.

— На шприц надейся, а сам не плошай!..

— Увы, тренеры и спортсмены уже нескольких поколений (не только в штанге -во многих, если не во всех видах спорта) занимаются этой бодягой: повальный завих. Я же главным тренером сборной СССР был и видел... Пока всех не проверю, не вычищу, наизнанку не выверну, за рубеж не пущу, поэтому никто у меня и не попался, как ни пытались поймать.

Представь: парень отвыступался, сидит уже на трибуне, а его раз — и на допинг-контроль. Одного так хватают, второго, даже с банкета двоих сняли и повезли на проверку. Я возмутился: «Это нарушение прав человека. Соревнования же закончились — чего их теребите?». Томашу Аяну, президенту Международной федерации тяжелой атлетики, сказал: «Томаш, моих не ищи — я непроверенных за границу не выпускаю». Ну а как только Союз развалился, пошло-поехало: 93-й год — три «попадания», пять лет назад, на Европе, — девять. 200 с лишним тысяч долларов заплатили...

— ...штрафа, да?

— И ваши там где-то попались, и болгарскую команду снимали, турецкую. Наука идет вперед, и в лабораториях в Кельне (Кельнского института биохимии спорта. - Д. Г.) ухитряются обнаруживать препараты, которых уже и след простыл. Раньше перестал принимать анаболики за месяц до соревнований — и спи спокойно, а потом их даже спустя 90 дней выявлять научились. И в местную полицию не сообщают, и ловят — я имею в виду специалистов по допинг-контролю: без этого они не могут.

«ШВАРЦЕНЕГГЕРУ Я ПОСОВЕТОВАЛ: «ТЕБЕ НУЖНО ПОДНИМАТЬ ШТАНГУ И ПРОСЛАВЛЯТЬ АВСТРИЮ», А ОН ВЗЯЛ И ПРОСЛАВИЛ АМЕРИКУ»

— Один парень, который очень любил штангу, — Арнольд Шварценеггер, — стал губернатором Калифорнии: вы в роли политика себя представляли?

— Я уже как-то сказал: единственный, кто может быть в этой стране президентом, — это я, но не хочу (смеется), а со Шварценеггером встречался впервые, когда он еще пацаном был, — в Австрии в 71-м. Тогда сборная Украины с австрийской контачила, и австрийцы условие поставили, чтобы меня, «как бриллиант в корону», в состав украинской команды включили. Привезли нас, короче, в зал, где эти парни качались... Я, помню, Арнольду тогда посоветовал: «Тебе нужно поднимать штангу и прославлять Австрию», — а он взял и прославил Америку.

— Василий Иванович, а вот если бы вас, чисто теоретически, предположим, в президенты позвали, пошли бы?

— Никогда! Даже президентом Федерации тяжелой атлетики не пойду, потому что надо в Москве жить, а этот муравейник я не люблю. Когда-то меня туда тянули канатами.

— Представляю...

— Когда в Киев собирался уехать, обещали там все. У вас председателем Госкомспорта был — забыл фамилию...

— ...Михаил Макарович Бака...

— Да, мы его ММ называли. Я разговаривал с председателем Совета Министров УССР Александром Павловичем Ляшко (его фамилию еще помню, хотя было это черт-те когда), и на самом высоком уровне мне пообещали: «Все тебе сделаем — ты только нам штангу возглавь». Я дал согласие: «И возглавлю, и сам еще наподнимаю». Ну, ударили по рукам и мне говорят: «Привези нам бумагу от Павлова, что ты человек свободный», а Павлов, председатель Спорткомитета СССР, к тому времени в ЦК партии за меня два выговора получил. Он руками развел: «Василий, все, не могу больше — меня снимут с работы». Я вот никак не мог понять Конституцию СССР: все свободные, все могут жить где попало, а...

— ...Алексеев Василий Иванович — нет, впрочем, не будем о грустном. Что нужно сегодня, на ваш взгляд, молодому человеку, который не в 19 лет познакомится со штангой, а гораздо раньше, чтобы ваши достижения превзойти?

— Во-первых, необходим специалист-тренер, и хотя я всю жизнь тренировался сам, все-таки много чего почерпнул в общении с ребятами, с которыми готовился в институте, — замечательные были парни. Травм как таковых никогда бы ни у кого не было, если бы занимались, как я предложил: многоразовые подъемы на средних весах, с которыми мышца может справляться, а за так называемые проходки по большим весам вообще убивал бы.

В сборной я от этого ребят отучил. Они же всю жизнь на тренировках били рекорды, и все смотреть кидались: вот это да! Когда один молодой Игорь Садыков трижды поднял 190 кило в рывке вместо 170-ти запланированных, я его несколько раз предупредил: «Не прекратишь — выгоню со сборов». Он-то думал, что я юморю, а оказалось, все слишком серьезно. Поэтому меня, может, и считали жестким: все, что вредило штанге, я недвусмысленно пресекал. Он экипироваться приехал, а я ему вручил обратный билет на Фергану, так на следующий год он всех разорвал, а до этого нигде ничего серьезного не поднимал.

— Страшные травмы штангисты на ваших глазах получали?

— Ну, на Пекинской Олимпиаде венгр Янош Бараняи руку отломал — локти у него вывернулись наизнанку, а когда я команду возил в Германию, там пострадал 16-летний парень из Ливана — штанга упала ему на шею и позвоночник, по-моему, перебила. Его вертолетом поднимали через крышу, а потом организовали шоу, — не знаю, как это иначе назвать! — чтобы деньги собрать на лечение, так я сидел все это шоу и автографы выводил на купюрах в 10 дойчмарок — их продавали по 110. Подписал очень много...

— У вас не было никогда такого, что чувствовали: вот-вот — и будет ужасная травма?

— У меня? Нет, все-таки я был умудрен опытом. И сам тренировался, и всех ребят в сборной тренировал так, что никто ни одной травмы не получил.

— До революции таких силачей, как вы, приглашали работать в цирк — на арене они жонглировали гирями, поднимали лошадей вместе с подводами и так далее. Вас никогда, случайно, туда не сманивали?

— Ну, цирк — дело такое, там, может, лошади были недокормленные... Нет, меня не приглашали, да и не тянет. У нас есть Дикуль Валентин Иванович, который с цирком сроднился, — они даже друг на друга похожи.

— В сборной у вас не практиковались забавы, когда ребята начинали мериться силой — кто кого?

— Нет, такие вещи я пресекал.

— Приходилось ли вам когда-нибудь применять физическую силу в жизни? Имею в виду ситуации на улице, может, еще где-то, когда надо было за себя постоять?

— Регулярно. Я же сказал, что, пока пинка не дашь, не отстанут. Иду с двумя детьми, женой — не дают прохода.

— А бывало, что к вам приставали, потому что не узнавали?

— Нет, таких не наблюдалось.

«А ЧТО БРЕЖНЕВ МОГ МНЕ СКАЗАТЬ? ОН ЖЕ ГОВОРИТЬ НЕ УМЕЛ»

— Как вы считаете, за ваши выдающиеся спортивные достижения Родина вознаградила вас щедро?

— В каком плане?

— В моральном, материальном. Думаю, если бы Василий Иванович Алексеев в Соединенных Штатах Америки жил, он бы имел чуть побольше дом и немножко в другом месте...

— Знаешь, эти сослагательные наклонения мне тоже не нравятся — тем, что сделал в спорте, в тяжелой атлетике, и отношением ко мне я доволен, потому что лучшего в то время не было ни к кому. С другой стороны, не надо Америки — если бы жил в Украине, был бы обласкан намного больше, чем в России. Простой пример. В Украине, в других республиках СССР любой штангист, который завоевал в то время титул чемпиона мира, получал Почетную грамоту Президиума Верховного Совета, которая обеспечивала ему пожизненно пенсию... Как она называлась-то?

— Персональная...

— Да, а у нас о таком никто даже думать не мог.

— У вас сейчас персональная какая-то пенсия или обычная?

— Я почетный пенсионер этой вот шахтинской улицы — проспекта Клименко.

— Сколько, если не секрет, в пересчете на доллары платит вам сегодня от щедрот своих государство?

— Ну, тысяч восемь раздели на трицулик — около 270-ти, получается...

— Хорошо, а какие-то сбережения у вас остались? Вы можете себе сегодня что-то позволить?

— Ты знаешь такие имена: Гайдар, Ельцин?

— Слышал...

— Они за одну ночь украли у народа все.

— Много у вас на сберкнижках пропало?

— 100 тысяч.

— Советских рублей?

— Да — все, что я накопил, что платили за рекорды и победы на чемпионатах Европы, мира и Олимпийских игр, вывернули за одну ночь. Я всегда говорю, что мог на свои сбережения шесть «волг» купить и один «жигуль». Кто на них нынче катается? Березовский?

— Когда вы услышали, что вклады пропали, какая была реакция?

— Да никакой. Приехал я из Китая 28 декабря 1991 года, и жена говорит: слух, мол, идет, что деньги вот-вот обесценятся. Я отмахнулся: «Пусть хоть в два раза они обесценятся — тебе что, 50 тысяч не хватит?». Ан нет, оказалось, что, как кто-то из юмористов сказал, на эти гроши можно было отныне купить пирожок (ну а я, выходит, два отхватить могу). Сейчас иногда по старости лет, по достижении определенного возраста тыщу какую-то выплатят...

— Рублей?

— А чего же еще?

— Вы об ответственности говорите... Выступление за сборную Союза в самом тяжелом весе всегда было вопросом международного престижа...

— И до меня, и после (хотя, может, и не в такой степени) при Советском Союзе было заведено: если команда проигрывала, а супертяжеловес выиграл, — это победа, а вот если наоборот — поражение.

— Давило на вас ощущение, что нельзя проиграть, и все тут?

— В какой-то степени да...

— ...но не передавливало...

— Ну, Бог дал мне крепкие нервы, и к этому я относился спокойно, а других ребят — взять моих соперников Манга или Рединга — бил мандраж. С бельгийца пот градом бежал (такие капли, которых в природе не существует, — раза в четыре больше обычных — со лба стекали), а немец, когда я подходил, покрывался красными пятнами.

— А вам хоть бы хны?

— А мне то что? Во-первых, я всегда говорил, что у них два соперника — штанга, которую надо поднимать, и я, которого победить сложно, а у меня только один — штанга.

— Нужен ли для побед серьезный характер?

— Тот, кто им обделен, не побеждал.

— В советское время спортсмены, тем более великие, были знаменем страны, и власти к ним относились подчеркнуто уважительно. В пору своего расцвета с Брежневым вы встречались?

— Да, в 75-м году на закрытии Спартакиады народов СССР мы сидели на стадионе в Лужниках рядом.

— Что же вам Брежнев сказал?

— А что он сказать мог? Леонид Ильич же говорить не умел.

— Хоть руку пожал?

— Конечно.

— Многие, интересно, секретари ЦК, руководители обкомов изъявляли желание с вами выпить?

— На торжественных приемах случалось, а там что подают? Шампанское или вино. Я вот с Горбачевым в 88-м встречался — пили шампанское, которое никогда не любил.

— Автограф у вас Михаил Сергеевич не попросил?

— Нет, зато я и у него взял, и у Раисы Максимовны — где-то лежат до сих пор. Я у него даже футбольную команду попросил, чтобы играть во второй лиге. Тут два города на это претендовали — Шахты и Азов. У азовчан все-таки море, всякая рыба колючая плавает, а у нас только уголь, поэтому нам было сложнее. Пришлось обращаться за помощью к председателю Госкомспорта Грамову, а затем и к Генеральному секретарю ЦК КПСС.

— Пошел он навстречу?

— Да, обидели мы азовчан. Была команда «Шахтер», — я можно сказать, родитель ее! — играли в футбол...

«ПРОХОДКИ, — Я ГОВОРИЛ, ХОРОШИ ТОЛЬКО В ШАХТЕ, КОГДА ДОБЫВАЮТ УГОЛЬ»

— Когда, выступая за рубежом, вы видели западные магазины с их изобилием и вообще другой образ жизни, улыбки на лицах людей, не было тоскливо и грустно возвращаться домой, где все выглядело иначе?

— Улыбок я у них особо не замечал — все это оскалы, а вот колбаса копченая и сырокопченая, которая висела и никто ее не покупал, меня поразила... Помню, я удивлялся: «Это же лежалый товар — чем они тут торгуют?». Единственно, что всегда угнетало, — когда в хозяйственные магазины у них заходил и видел шурупы, болты и гайки на любой вкус, любого размера (я ж рукодельный — все самому мастерить приходилось). Смотрел на них и думал: «Когда же у нас это появится?». Появилось...

— Что обычно везли вы из-за границы домой?

— Магнитофоны, кассеты какие-то... Детишки же были тогда еще мелкие, любили музыку. Список давали — я покупал.

— Развал Советского Союза как-то на вас отразился, по этому поводу вы страдали?

— Не сильно. Единственно из-за экономики переживал — что-то я в ней да соображаю. Она же, как один организм, но я не думал, что до такой разрухи дойдет. Кто от этого выиграл? У царьков, которые у руля встали, себялюбие взыграло, и им плевать, что пользы народу это не принесет, а ведь от всего, что ни делается, лучше ему не становится.

— Какие виды спорта, кроме тяжелой атлетики, вам нравятся? Репортажи с каких соревнований вы смотрите?

— Я не в восторге от бокса и его последствий, но все время смотрю. Правда, сейчас эти бои без правил уже надоели, — одно и то же! — и никакого смысла я там не вижу. Хоккей смотрю, волейбол, потому что сам же волейболист.

— Как говорил председатель Госкомспорта СССР Марат Грамов: валетбол...

— Как-как?

— Ну, он же партийный функционер был, а не спортсмен — не до конца разбирался...

— Ой, у нас в Рязани рассказывали (это, правда, скорее всего, анекдот) похожую историю о председателе областного спорткомитета, который до назначения на эту должность секретарем райкома работал. Тогда все было сложно, в том числе билеты на поезд купить, и вот биатлонисты с вокзала ему звонят: «Не можем на соревнования уехать — только вы с вашим положением...». — «А что у вас за вид спорта?» — спрашивает. «Биатлон». — «Это что такое?». — «Ну как же, лыжники и стрелки...». Он почесал затылок: «Давайте так: стрелков я сегодня отправлю, а лыжников — завтра».

— Хоккей вы любили, а с хоккеистами дружили?

— С ними на одной базе вместе тренировались, и в Крыму я даже в воротах за них стоял в футбол. Они же играли сильно...

— Признайтесь, кто-то забить вам смог?

— Да, три гола — мы сыграли 3:3.

— Хотелось бы посмотреть, как вы стоите в футбольных воротах...

— Ой, Господи! Это на детском пляже в Евпатории происходило — там стадион был, как железобетон, падать нельзя.

— Но ворота закрыть собой можно?

— Закрывал, одному бросился в ноги — по-моему, даже одну вывернул, а с трибуны кричат: «Идиот, это же штангист стоит!» — потому что они, когда бегут и видят меня, боятся. Я же неслабо в воротах смотрюсь. «Это же штангист, а не футболист — бей!». Ну, два гола из положения вне игры мне забили.

— Спортивной судьбой вы сегодня довольны? По-вашему, все идеально сложилось или можно было внести коррективы?

— Ой, Дима! — если бы сейчас с моей-то башкой да начать с того дня, как впервые попал в спортзал, я бы таких чудес наворотил! Ну а с другой стороны, не сверни я спину, не получи травму, может, и не было бы ничего. Я же умным-то стал оттого, что самостоятельно последствия ее преодолел.

Нет, до многого уже своим умом дошел, нормально тренировался, а спину свернул, потому что новую методику варварскую нашел. С ней, имея сумму троеборья 500, за пять месяцев я сделал 540, международником стал — это такой скачок! Меня и в сборную-то пригласили, чтобы под микроскопами рассмотреть, кто я такой и почему так много поднял.

— Рассмотрели?

— Да, и тут же пинка дали, потому что ничего выдающегося — не все же тренеры с головой. Тягая по 40 тонн, мол, рекордов не установишь, а я молотил... С утра иду в зал, где у борцов штанга, там наподнимаюсь и потом, уже напаханный, захожу в другой зал, где Жаботинский тренируется с друзьями. Вечером я там снова, но уже один: никого нет, и никто поэтому не мешает. Когда такие нагрузки, рекордный вес не поднимешь, а они привыкли — только придут, сразу проходки так называемые, проходки, проходки... Я этого дела не признавал. «Проходки, — говорил, — хороши только в шахте, когда добывают уголь». У меня и у тренеров были разные методики подготовки, и переубедить меня, конечно, никто не мог — да, впрочем, и не пытался.

— Вас пытались когда-нибудь уязвить, задеть за живое, были моменты, когда обида сжимала сердце?

— Много раз, но те, кто обижал по незнанию или же по привычке, потом раскаивались, причем серьезно — второй попытки у них уже не было.

— Вашим родителям, кстати, посчастливилось увидеть, как олимпийским чемпионом вы стали?

— Отец не дожил, в 71-м году умер, но чемпионом мира к тому времени я уже был.

— Гордился он вами?

— Я не спрашивал, у нас так не принято, ну и жили родители отдельно — в Архангельской области. Матери не стало уже после Московской Олимпиады, после этого отравления. Семья наша очень трудолюбивой была, и все мои братья, сестра трудоголики.

«ЭТО ТОЛЬКО ВИД У МЕНЯ ТАКОЙ — САМ-ТО НОРМАЛЬНЫЙ»

— Василий Иванович, вашу жену зовут Олимпиада — это вы специально так подгадали?

— Когда мы друг друга с ней подгадали, я еще много не поднимал. Женился-то рано, в 62-м.

— Тем не менее имя для жены двукратного олимпийского чемпиона весьма символичное...

— Да (улыбается), с именем повезло.

— Это правда, что одно время вы полгода сидели у супруги на шее? В переносном, конечно, смысле...

— Ну да — перед тем из-за травмы спины меня отовсюду выгнали. Когда с нею я разобрался, станок изобрел, сказал ей: «Полгода меня подержи — если не получится, залезу в шахту и оттуда уже не вылезу: только зарплату будешь за меня получать». Полгода сидел, да, на 72 или 78 рублях ее зарплаты.

— Не роптала?

— А что роптать-то? — мы с ней такую прошли жизнь...

— Любила вас?

— Она до сих пор это скрывает.

— Мне врезалась в память картинка из Феодосии: вы шагаете на пляж, на вечернюю тренировку — важный, серьезный мужчина...

— ...это только вид у меня такой — сам-то нормальный...

— ...а следом Олимпиада Ивановна семенит и блины вроде тащит от штанги. Мне не показалось?

— Если только на тарелке блины, вот так (показывает: на вытянутых руках), но я во время тренировки не ем.

— Блины от штанги супруга за вами никогда не таскала?

— Нет, до такого мы не доходили.

— На пике безумной славы вы наверняка не были обделены женским вниманием. Признайтесь: девушки глазки строили, пытались познакомиться, может, вас соблазнить?

— (Смущаясь). Рассказывать об этом долго и неудобно... Помню, когда в Америке двух «Мисс Лас-Вегас» мне предложили, я возмутился: «Вы что, одурели, придурки? — я ж коммунист и семьянин».

— Мне не меньше трех-четырех подавай...

- (Смеется). А этот змий-искуситель в ответ: «Ну и что? Тут, в Америке, коммунистов тоже навалом — и женатых в том числе». Я: «Нет, ребята, у нас так не пойдет», так потом по «Голосу» ихнему трижды передавали, что Алексееву предлагали и он отказался. А ежели бы согласился?

— Четырежды бы передали... Когда вы вернулись домой, за проявленную бдительность вас поощрили?

— Партийные работники в то время «Голос Америки» не слушали, поэтому озабочены этим не были, но когда наш самолет приземлился, в аэропорту меня встретили и сказали: «Да, слушали, знаем про эту бодягу... Молодец, что выдержал натиск».

— Бывало, что не очень хотелось оборону держать?

— Ну кто же на эту тему говорит? Мы, правда, всегда достойно себя вели, и если и ходили какие-то слухи, то не про нас.

— У вас двое сыновей — Сергей и Дмитрий: чем они занимаются?

— Оба закончили юрфак Ростовского госуниверситета (чего туда поперся второй, не знаю — видимо, за компанию с братом), между ними два года разницы. Старший, Сергей, 13 лет был прокурором в соседнем городе, а сейчас переехал в Ростов.

— Тоже прокурором?

— Нет, из прокуратуры я его попросил уйти, потому что ему эта жизнь не по характеру.

— А младший?

— Бизнесом занимается. В Шахтах живет.

— Вы хотели, чтобы дети тяжелой атлетикой занимались?

— Младший сын поднимал, был четвертым в Харькове в 88-м, по-моему, году на чемпионате Союза. Очень способный парень, но тут я виноват — не дал ему дальше продвинуться. Когда главным тренером сборной Союза стал в 89-м, сказал ему: «Дима, завязывай, чтобы никаких нареканий в мой адрес не было: мол, кто-то куда-то тебя не взял или, наоборот, взял».

— Сын штангу любил?

— Он норму международного мастера выполнял — 180 рвал, 240 толкал. Талантливее меня...

— Серьезно?

— Да, но у него же заслуженный тренер России был — я.

«АЛКОГОЛЬ ПОДДЕЛЬНЫЙ, МЕДИКАМЕНТЫ ТОЖЕ — ТОЛЬКО НАРКОТИКИ НАСТОЯЩИЕ...»

— Вы недавно сказали: «Молодежь была плохой во все времена — об этом говорили еще древние, но сейчас стала еще хуже» — почему так считаете?

— Ну, тогда ж ни наркотиков не было, ни табака, ни алкоголя.

— Был, но плохой...

— Во всяком случае, древние греки и римляне пили вино благородное, а нынче всякого некачественного спиртного навалом. Я вот на днях из Сочи приехал, где обсуждали алкогольную проблему в России, — там и Медведев с Путиным были, и Мутко, наш министр спорта, и Голикова, министр здравоохранения и социального развития.

Есть у нас газета «Трибуна», редакция которой пять лет назад сгорела (в феврале 2006 года, когда вспыхнул пожар в московском издательстве «Пресса». — Д. Г.), и как-то ее журналист, с которым я дружил, поинтересовался: о чем бы вы Путина при встрече спросили? (Владимир Владимирович был тогда президентом). «Я бы, — сказал, — задал бы ему только один вопрос: когда прекратится уничтожение русского народа?». Алкоголь сплошь поддельный, медикаменты тоже...

— ...только наркотики настоящие...

— И ими страну завалили. Вот если кто-то дал человеку по носу и кровь пошла — его посадят, а если отравили лже-водкой или поддельными медикаментами — никаких проблем: пожурили, и бегай дальше. За все, что наносит здоровью вред, надо давать пожизненный срок. Ну а чего вы хотите? — каждый год по полмиллиона людей пропадает. Не знаю, как там у вас, в Украине...

— Меньше...

— Ну, вас и самих меньше, но система-то такая же.

— Как и чем вы сегодня живете, Василий Иванович? Чем занимаетесь?

— Ой, Господи! Этим летом почти ничем, потому что жарюка. Из дому практически не выходил.

— Лентяйничали...

— И лентяйничал, и подтренировывался, но ни на рыбалку особо, ни на охоту — никуда: от силы раза три-четыре выезжал (мне, кстати, никогда не нравилось, если кто-то говорил: один-два или три-четыре — сосчитай и скажи, а тут я сам взял и так повторил, поэтому уточню: три раза на рыбалку ездил и один раз на охоту).

Василий Алексеев показывает Дмитрию Гордону у себя дома в Шахтах свои тренажеры. «Те два станка, что я изобрел, позволяют пожизненно оставаться здоровым» Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА

— Вы как-то признались: «У меня руки по локоть золотые и башка на месте — изобретаю» — а что именно?

— Ну я много тяжелоатлетических станков сконструировал. Вот хотя бы станок для восстановления спины, которую в свое время свернул и из-за которой меня отовсюду выпинали. Сейчас в Сочи, где зал для сборной открыли, два станка, как минимум, должен отдать, в Анапу тоже два. Думаю, это и для украинских штангистов помощь — что ни говори, а штанга здоровью наносит вред, но если начнешь еще пацаном спину и колени закачивать, будешь на всю свою оставшуюся жизнь застрахован от травм, от нежелательных последствий.

— Спину и колени...

— ...ну, и плечи само собой. Те два станка, что я изобрел, позволяют пожизненно оставаться здоровым.

— Вам 69 лет — продолжаете поднимать тяжести?

— Продолжаю, но методику полностью поменял. Тренируюсь уже не на сжатие позвоночника, а на растяжение, хотя мышцы работают так же.

— Штангу, значит, тягаете?

— Нет, я ее заменил резиной, другими отягощениями.

— Если представить, что сегодня выйдете на помост, сколько на грудь возьмете?

— Сложно сказать — для этого нужно специально готовиться, но, думаю, что если бы выступал по ветеранам, не оплошал. Лет пять назад, если потренироваться, мог бы 190 взять в стойку.

— Василий Иванович, а мышцы, спина, суставы у вас нынче болят? Вы больше здоровый человек или больной?

— Временами то так, то эдак...

— На погоду бывает, что крутит?

— Сейчас уже при больших нагрузках, если что-то чуть потаскаешь, мышцы болят больше. На магнитные бури еще реагирую.

«НАД ФИГУРОЙ Я НИКОГДА НЕ РАБОТАЛ. ГОВОРИЛИ: ВОТ У ВЛАСОВА ФИГУРА, У ТОГО, У ЭТОГО, А У МЕНЯ БЫЛИ РЕЗУЛЬТАТЫ»

— Ваша мускулатура образца середины 70-х вам нравилась? У вас есть красивые плакаты в картинных позах, как у Шварценеггера?

— Достоинство мое как раз в том, что над фигурой я никогда не работал. Говорили: вот, у Власова фигура, у того, у этого, а у меня были результаты. Я только о них думал — за фигуру не платят и продуктовый паек не дают.

— У вас потрясающая внешность — вас никогда не приглашали сниматься в кино?

— На роль Карабаса-Барабаса? (смеется). Нет, хотя разговор как-то был.

— Когда вы летаете в самолетах, как с вашими габаритами умещаетесь в узеньких креслах?

— Ну, это смотря какой самолет и сколько летит пассажиров. Цены на билеты сейчас сумасшедшие...

— Вам бизнес-класс приходится брать?

— Да ну! — кто за него заплатит? Всегда с народом сижу, правда, как правило, один на трех креслах, потому что мест свободных хватает, салон не забит.

— Какой у вас нынче автомобиль и как человек таких габаритов в нем умещается?

— У меня 452-й УАЗ, микроавтобус — это единственная машина, в которую помещаюсь и чувствую себя в ней, как король на троне. Она не лично моя — мне ее Владимир Федорович Чуб, бывший губернатор наш, подарил.

— То есть за руль вы садитесь?

— Да.

— А как же раньше, в советское время, ездили? Вам же, наверное, «волги» да «жигули» выделяли?

— Ну, как — покупал и ездил. Тогда «волга» 24-ка была попросторнее, и я нормально в нее умещался, а сейчас дверцы утолстили — шумоизоляцию поставили, руль подняли, сиденья (они раньше были корытом) сменили на большие и толстые — и все, за руль уже не влезаю.

— Охоту вы любите?

— А какой же нормальный человек ее не любит?

— На кого охотитесь?

— На кабана, зайца, утку — дичь, которая не нуждается в охране.

— Какой у вас самый впечатляющий, запоминающийся трофей?

— Господи, да что их запоминать? Кабаны. Утки. В этом году должны были в Тверь на медведя поехать, но только соберемся — жарюка.

— Говорят, вы любитель крепкого слова...

— Крепкое — это как? Чтобы не шаталось?

— Да, устойчивым чтобы было...

— Ну, мы же с тобой живем и жили в каком государстве? Где без матерка...

— ...и не заправишь, и не поедешь...

— Это как в стихотворении Иртеньева:

И вдогон добавила весомо
Слово, что не с ходу вставишь в стих,
Это слово каждому знакомо,
С ним везде находим мы родных.
Я другой страны такой не знаю,
Где оно так распространено.
И упали наземь самураи,
На груди рванувши кимоно.

(Смеется). Так что, когда надо — да, произносим. Могем.

«ЧТО ЗНАЧИТ «НЕЧИСТАЯ СИЛА»? ЭТО АЛЕКСЕЕВ В БАНЮ ИДЕТ»

— Вы признанный мастер афоризмов — никогда не приходила мысль их записать и издать?

— Никто не хочет записывать, хотя надо бы... Говорят часто: «А помните, вы сказали то-то и то-то? — мы смеялись...». Я в ответ: «Чего же мне помнить? Записывай и рассказывай».

— О вас в свое время множество анекдотов ходило — какой вам самому больше всего нравится?

— Ну, это не про меня, а про Жаботинского, типа сняли его с соревнований — обнаружили в одном месте домкрат.

— В каком?

— В жопе, а потом этот домкрат мне приписали, так что он у нас (смеется) переходящий. Ну а однажды сидел я у Марата Грамова в Спорткомитете, и он решил мне помочь форму для сборной СССР купить. Звонит одному гаврику. «Ты, — спрашивает, — Алексеева знаешь?». Тот: «А, эту нечистую силу...». Марат побледнел: «Что значит «нечистая сила»?», а он в ответ: «Это Алексеев в баню идет» (смеется).

— У вас прекрасное чувство юмора, и знаю, что любите рассказывать анекдоты. Каким бы сегодня с читателями поделились?

— Нет, анекдоты у меня не для публики — это специально подбирать надо.

— Тогда, может, что-то из стихотворений своих прочтете?

— Это я тоже держу в себе.

— Но пишете, правда?

— Ну, если есть чернила...

— Много стихов накопилось?

— Все уже задушили: издавай, издавай, но я кандидатскую бросил, не стал защищать — зачем мне эти репьи на моей биографии? Правда, всегда поправляю, когда говорят: установил столько-то мировых рекордов, чемпион такой-то, двукратный олимпийский... «Почему мой ум не показываете? — спрашиваю. — Не указываете, что, помимо заслуженного мастера спорта, я еще заслуженный тренер Советского Союза и России? Это же кое-что подтверждает».

Стихи... Ты про песни еще спроси... Был я однажды с делегацией в Германии, в городе-побратиме Шахт Гельзенкирхене, и там немец один говорит: «Герр Алексеев, у вас голос такой — вы поете?». Я кивнул: «Да». — «А какие песни?». — «У меня две любимые есть: «Прекрасна жизнь при коммунизме» и «Не сыпь мне соль на рану». Руководитель делегации мне страшные глаза сделал: «Завязывай!».

— Василий Иванович, я счастлив, что побывал в гостях у великого спортсмена и тренера, настоящего русского богатыря, которого знает в лицо весь мир. Большая удача в моей биографии...

— Спасибо, а напоследок хочу обратиться к родителям: не держите детей дома, не отправляйте на улицу! Столько спортзалов вокруг, стадионов — берите своих чад за руку и ведите туда, потому что спорт — это великое счастье. Главное, как я уже говорил, первые два-три месяца перетерпеть, во всяком случае, если человек в тяжелую атлетику попадает, на всю жизнь к штанге привязывается. Это я по себе знаю, по тем, кто рядом тренировался, а украинцам желаю счастья, добра, здоровья, и очень доволен, что наш патриарх Кирилл всю Украину проехал. Он величайшее дело сделал: напомнил, что мы — одно целое, друг от друга произошли...

— ...а не от обезьян, как некоторые утверждают. Напоследок не откажу себе в удовольствии пожать вашу большую сильную ладонь. Спасибо!

http://www.bulvar.com.ua